Рифкат Сафин из Кушман оставил о себе добрую память

Вот и человек, о котором я хочу рассказать, относился к таким. Такими не становятся, их рождает сама матушка-природа.     
Я был рад  встрече с Рифкатом Сафиным  даже в таком необычном месте, как больничная  палата, где любой человек начинает задумываться о бренности своего  существования и о том, насколько хрупка жизнь человека.
Рифката Сафиновича  из Кушман  я знал давно. Наше поколение рано начало обустраивать свою жизнь. Тридцатые, начало сороковых годов прошлого века были тяжелым временем. Помощи было ждать не откуда и не от кого. Все надо было делать не покладая рук самим.
Чтобы построить дом, приходилось в хозяйстве держать несколько голов КРС, десятки овец, в подворье были две лошади со всей упряжью, бессчетное количество птицы. И за все это приходилось днем работать в колхозе, ночью – у себя.
Он же и дом построил, и  крепкую семью создал. Зная, что работал на разных должностях, спросил его о какой специальности он  все же мечтал.
–  Хотел быть только агрономом. Успешно поступил в сельхозтехникум, но через полгода  учебу вынужден был оставить по просьбе мамы: «Рифкат, не бросай нас, как мы будем жить без тебя, без нашего главного труженика и кормильца. Возвращайся, сынок, домой, придет время, ты выучишься, но пока без тебя наш дом – не дом, не доводи нас до крайности,  когда от всего хозяйства не останется ни кола, ни двора!»  Я не мог отказать ее просьбе.  Вернулся  в  родной дом. С тех пор  не покидал родное село и свой дом. И не жалею об этом. То была моя судьба. У меня появились другие цели, мысли, жизнь приобрела другой смысл. В дом привел молодую хозяйку. Построили дом, создали, слава Богу, благополучную семью.
Прошло много лет, но я достаточно хорошо помню то время. Нужен был качественный лесоматериал, прочный, ведь дома строят на века. Нужна была хвоя. За лесом я выехал в марийские леса, где вели разработку древесины жители нашего села. Это было в районе железнодорожной  станции Суслонгер.
– Расскажите, пожалуйста, об этой станции, об этой местности, ведь в конце 1941 и   начале 1942  там в учебно-боевых лагерях находился мой отец, участник финской войны.
– Анатолий, об этих учебно-боевых лагерях неохотно рассказывают свидетели и участники, и мне не хочется тебя огорчать, понаслышке знаю о них. Места те действительно мрачные, дремучие, болотистые. В лесах видно только верхушки деревьев. Это тягостные сумерки  да зыбкая болотистая почва под ногами, спертый, тяжелый воздух. Это действительно «Кара урман», описанный Габдуллой Тукаем, где могут жить только Шурале, лешие и всякая нечисть.
Конечно, за прошедшие годы после войны многое изменилось, но лес там отменный, хвойный, не дорогой. Дорого его оттуда вывозить. На берегу Волги надо было формировать плоты, а затем их тащить на буксире по Волге и Свияге. Сплавлять невозможно, Свияга течет от нас. Разделывать плоты и вытаскивать древесину по грудь в воде колючими тросами на берег – бурлацкий труд.
Спортом я не занимался, но всегда выглядел как бы в спортивной форме. Себя не баловал, но и не запускал, вел порядочный и здоровый образ жизни, – продолжал мой собеседник. – Очень был любопытным, но не досужим.  Я знал себе цену и свое место в жизни,  многие учреждения предлагали мне работу. Предложения на свой выбор я охотно принимал. От дома до Кайбиц расстояние в семь километров я проходил за час. И ни туда и не оттуда никогда не «голосовал». И сейчас в возрасте 84 года я предпочитаю пеший ход.
Знаешь, Анатолий, укрупнение, разделение районов для народа прямо скажу: очень плохое явление. В один из таких процессов мне предложили поработать в МСО. Была такая строительная организация. Я согласился. Материалы, оборудование, строящихся объектов в колхозах  были разбросаны. В одном колхозе пусто, в другом густо. Много приходилось ездить, а служебного транспорта не было. И наладил ведь дело.  Документацию я вел аккуратно. Разукрупнения, укрупнения, изменения статусов районов, а жизнь все равно продолжалась. Животноводческие помещения, зернотоки, ремонт и строительство центральных водопроводов, поливные участки, офисные помещения строились как грибы после теплого дождя. И за всем этим надо было успевать. Простенькие колхозные кузницы переросли в МТП. Животноводческие фермы и карды преобразились в животноводческие комплексы.
К примеру, взять хотя бы  окраину Больших Кайбиц. В течение, пожалуй, одного поколения она  стала производственной  базой, как говорят сейчас, градообразующей частью села.
Кушманские животноводчес­кие помещения подошли едва ли не к дороге  «Кайбицы-Куланга». Такая же история в Муралях.

Артистом быть расхотелось
Я  перевел разговор в  другое русло: «Рифкат абый, в твои 84 года  у тебя сильный басовитый голос. Я не музыкант, но уверен, что в молодости, это был точно мягкий низкого тона бас. Не говорил ли кто-либо ранее тебе об этом?»  
– Это было в молодости. Откуда и как в наше село залетел молодой человек в образе артиста: щеголеватый такой, ростом с петровского солдата, с тонкими усиками, жиденькой бородой и черными, как смоль, волосами. Познакомились. Он то мне и предложил поехать в Казань, в музыкальное училище на прослушивание.
Я целый день прихорашивался, душился, растирался, гладился. Настоящий фраер из меня  получился.
Вот и Казань. Мой новый друг  распахнул  дверь. Своей комнаты. Передо мной предстала кошмарная картина, доведшая меня до полного ужаса.
На полу, на столе, на стульях, на диване, на окнах валялись  музыкальные инструменты, тряпье, утварь, картон, обертки. Скрипка прижалась к барабану, а ее смычок лежал поперек балалаечных струн, видимо, из балалайки пытались выжать  звуки, все равно что из трепетной лани сделать горячего коня. Виолончель, прижатая контрабасом от потока свежего воздуха из приоткрытой форточки, едва-едва издавала жалобные звуки спасения. Баян, изогнув ребра, казалось вот-вот бросится на нас с грозным шипеньем.  На столе, у стола, под столом немытая посуда, недоеденная еда.  На середине стола на скатерти у опрокинутого стакана копошились десятки тараканов...
– Извини, Рифкат, это мои друзья перед поездкой на гастроли тут ужинали.
– Зур рэхмэт, Фирдус, но эта работа не по мне. Твое предложение принял не для удовольствия, не для славы, себя вижу только в работе, – я в сердцах хлопнул дверью и к вечеру был уже дома в Кушманах. 
И слава, и городская жизнь, и Поль Робсон остались с Фирдусом в Казани. С тех пор я  больше  ни о чем и не мечтал. Где родился, там и пригодился.

Кормить людей было приятно
18 лет Рифкат Сафинович проработал  заведующим районной столовой,  и в какие годы! Столовая, оставшаяся от прошлых девяностых годов прошлого столетия также, как и повсюду, приходила в упадок.
– Я сначала вычислил перспективу дела, а уж потом, засучив рукава, взялся за работу. Подобрал свою команду. Людей я знал не только по лицам, но и по их работе. Пришлоь изменить  внутренний и внешний дизайн. Я понимал, что  по старинке работать нельзя. Как дрожжевое тесто росло предпринимательство, соперничество и конкуренция на продукцию, поступающую со всех сторон. Иногда не все шло гладко. Порой просчитывался, падал, от обиды и боли всего корежило, но на этих болях я учился. Работой мысли и ума, с хорошим настроением, при отличном здоровье я стал добиваться успехов, не мыслил себя без  коллектива. Один по одному, а затем и группами повалили клиенты – от начальства до рядовых. Стряпня пошла и на стол, и на вынос. Буфет пришлось расширить. Жители близлежащих улиц села стали просто приходить «на чаек».
– Все эти изменения, о которых ты  говоришь, были на виду. Посветлели окна, будто с них сняли бельмо. Появились тяжелые ажурные занавески. По потолку на нитях побежали живые гирлянды, на стенах появились  в керамике цветы…
Вот так мило мы поговорили о былом,   прожитом и пережитом. Какой бы она не была,  но это наша жизнь  и прожита не зря.

Анатолий  Финогентов, 
Федоровское