О конокраде Шакуре рассказал Максим Беляев в своей новой книге «Бандитский Татарстан»

Деловая электронная газета Республики Татарстан «БИЗНЕС ONLINE» опубликовала на днях главу из третьей книги зампредседателя Верховного суда РТ Максима Беляева и старшего помощника руководителя следственного комитета РТ Андрея Шептицкого. Как пишет электронная газета, «предыдущие две - «Бандитская Казань» и «Бандитская Казань-2» - стали бестселлерами. Это глава о знаменитой банде конокрадов Шакура Карака Рахимова из татарской деревни Чутеево, которая в 20-х годах совершала набеги во всех углах России и оставалась безнаказанной благодаря мощным коррупционным связям».
С согласия автора и «БИЗНЕС ONLINE» мы публикуем этот уникальный материал на нашем сайте. Нам было бы интересно узнать, уважаемые читатели, ваше мнение об этом очерке. Свои комментарии вы можете оставить под публикацией на нашем сайте.

Выглянул месяц и снова
Спрятался за облаками.
На пять замков запирай вороного -
Выкраду вместе с замками!

Строки из песни к фильму «Неуловимые мстители», авторы Борис Мокроусов и Ян Френкель

ШАКУР БЫЛ ПОТОМСТВЕННЫМ КОНОКРАДОМ, ЕГО ДЕД, ОТЕЦ, СЫНОВЬЯ, БРАТЬЯ И ПЛЕМЯННИКИ ДАВНО ОСВОИЛИ ЭТОТ ПРОМЫСЕЛ

Установление советской власти после революции 1917 года было ознаменовано началом общенационального кризиса. Четыре всадника Апокалипсиса, имя которым Болезнь, Война, Голод и Смерть, беспощадно неслись по просторам бывшей Российской империи. Дольше и мучительнее всех страдало население Поволжья. Пик катастрофы пришелся на 1921 - 1922 годы, хотя случаи массового голода в отдельных регионах регистрировались с 1920-го по 1923 год. Кризис охватил 35 губерний, где недоедало почти 40 миллионов человек. Число погибших от нехватки продовольствия во всей РСФСР составило около пяти миллионов. В ходе борьбы с голодом большевистское правительство впервые вынуждено было принять помощь капиталистических стран.

30 сентября 1921 года на заседании Лиги Наций (межвоенной предтечи ООН) в Женеве выступил знаменитый норвежский полярный исследователь, в последующем лауреат Нобелевской премии мира Фритьоф Нансен. Он обвинил страны, входящие в Лигу, в бесчеловечном желании задушить большевизм костлявой рукой голода и посредством смерти миллионов детей. В ответ на просьбу Максима Горького о поддержке России 30 декабря 1921 года в Лондоне нарком внешней торговли Леонид Красин подписал соглашение с Американской администрацией помощи (American Relief Administration - АRА), по которому Россия обязалась передать ей 10 миллионов долларов. На эти деньги АRА должна была закупить у фермеров и доставить советской стороне семена, продовольствие и сопутствующие товары. Часть продукции из США поступала и страдающему от недоедания населению Татарии.

* * *

Образованная в 1920 году декретом за подписью председателя Совнаркома В. И. Ленина и председателя ВЦИК М. И. Калинина Автономная Татарская Советская Социалистическая Республика (АТССР) в голодные годы потеряла до 400 тысяч человек. Катастрофе в сельском хозяйстве предшествовали действия отрядов, разорявших деревни путем продразверстки. Продотряды встречали активное сопротивление в виде многочисленных крестьянских восстаний. Самое крупное в Закамье и Поволжье называлось Вилочным, так как его участники были вооружены вилами. Повстанцы жестоко подавлялись войсками, некоторые деревни сжигали дотла. Оставшиеся в живых после действий карателей и не попавшие в тюрьму обездоленные крестьяне столкнулись лицом к лицу с голодом. Но были в Татарии люди, жившие сытно и даже обогащавшиеся на чужой беде именно в это страшное время.

С начала 1920-х годов в республиканские партийные органы стали поступать единичные и коллективные жалобы о конокрадах из стоящей на реке Кубня татарской деревни Чутеево Молькеевской волости Свияжского кантона АТССР (ныне Кайбицкий район Татарстана). Еще с царских времен тамошнее население славилось лихими грабежами. Во главе разбойников стоял грозный всадник по имени Шакур, которого даже такие библейские персонажи, как Болезнь, Война, Голод и Смерть, пока обходили стороной.

Вот как вспоминал о нем в далеком 1925 году односельчанин, татарский писатель Зариф Баширов: «Как раньше было мало стариков, не говорящих сказок, затягивающихся на несколько часов и не было детей, не слушавших их, то с испугом, то с интересом, как воспоминаний о деревне Чути и Шакуре, также нет и теперь. Из этого рода много попавших в руки по воровству и убитых чувашами, также немало людей, сосланных в Сибирь на каторгу. Этот бандитизм, начавшийся из одного рода с начала XX века год за годом прогрессировал и под их влиянием подготовились много отчаянных бандитов в деревнях Казанской и Симбирской губерний. Их атаманом являлся Шакур, самый умный и храбрый из рода. Деятельность этих бандитов не ограничивалась кражей мелочей и окрестными деревнями, а велась хорошо организованным путем во всех углах России. Николаевская власть в 1910 - 1911 г.г. заметно усмирила бандитов из Чути железной рукой. Перестали появляться новые бандиты и такие известные, как Шакур, были сосланы в Сибирь и на каторгу».

Отдавая должное воображению писателя, следует отметить, что Шакур Рахимов был вполне реальным жителем указанной деревни. В то время Чутеево насчитывало около 3 тысяч человек, составляло более 500 дворов и имело 11 выездных дорог. В 1920 году было принято решение о переводе деревни из Чувашии в Татарию, что привело к возвращению некоторых, когда-то насильно крещенных ее жителей в мусульманство. Несколько раз Чутеево горело, и первыми, кто отстраивался заново с еще большим размахом, всегда были конокрады. Многие из них имели русые волосы и светлые глаза, носили усы, в основном были среднего роста.

У самого Рахимова было две жены-татарки: старшая - Хусни-Замал (ее еще называли Асхаб апа) и младшая - Хамдениса (Якши апа), не менее восьми детей и одна русская любовница. Одетый в красивый бобриковый кафтан, в расшитой золотом тюбетейке, Шакур любил приходить в гости к родственникам с обеими женами. Из имущества он имел два дома с железными крышами, каждый по 20 аршин; баню, конюшню, два крытых тесом амбара по восемь аршин; трех лошадей, корову, теленка, пять овец, плуг, веялку, двое саней, две бороны, две сохи, телегу и тарантас.

Шакур был потомственным конокрадом, его дед, отец, да и почти все родственники, включая сыновей, братьев и племянников, давно освоили этот промысел. Еще в молодости он прославился тем, что, будучи пойманным нижегородскими крестьянами за похищение лошадей, сумел вырваться из окружения, схватившись за вилы и опрокинув сразу нескольких нападавших. При этом подельники Рахимова были заколоты на месте. На одной из краж он получил от хозяина коня сильный удар по руке и с тех пор не мог ее поднять. Неоднократно судимый при царе Николае II и даже отбывавший каторгу вдали от дома, Рахимов был освобожден советской властью как социально близкий элемент. Выход на волю он отметил тем, что пригнал в Чутеево из Сибири табун в несколько десятков голов.

Из арестантского дела Казанского пересыльного дома заключения: «Шакур Рахимов, 63 лет, по национальности магометанин, рост небольшой, лицо чистое, глаза серые, черные с сединой волосы, многих зубов нет, по-русски неграмотный. Из особых примет: правая рука не поднимается. Требует усиленного надзора из-за опасности побега, может находиться в пути следования, доставлен 4 марта 1925 года рузаевским этапом по делу о бандитизме».

ПОСЕТИТЕЛИ РЫНКА, ВКЛЮЧАЯ УРЯДНИКОВ И ДАЖЕ ИСПРАВНИКОВ, ПРИ ВСТРЕЧЕ КЛАНЯЛИСЬ ЗНАМЕНИТОМУ КОНОКРАДУ

С годами Рахимов получил в народе прозвище Карак (в переводе с татарского - «вор»). Будучи завсегдатаем конских базаров, он важно прохаживался по рядам с кнутом. Посетители рынка, включая урядников и даже исправников, при встрече снимали головные уборы и кланялись знаменитому конокраду, вокруг на время даже стихал торговый шум. Полицейские чины не раз на собственной шкуре испытали негативное влияние атамана: у непочтительных к его персоне исправников Карак уводил коней самолично.

В начале XX века лошадь была основой деревенского быта, и пойманных на кражах разъяренные собственники убивали на месте. Оставшись безлошадными после хищения домашней кормилицы, крестьяне разорялись и вынужденно нанимались в батраки к зажиточным соседям. В Чутеево постоянно тянулись обиженные конокрадами потерпевшие. Каждого принимал сам Шакур и, в ходе разговора, оценивал потенциальную опасность посетителя. Некоторым, например, родственникам милиционеров и исполкомовцев, а также другим полезным людям, лошадей возвращали. Но в основном ответ Карака был таков: «Нет твоей кобылы, вчера зарезали на мясо». В это же время разыскиваемая «слепая», то есть ворованная лошадь продавалась шакуровцами на базарах Яльчика или Казани.

Опасаясь ареста или поджога богатого хозяйства односельчанами, Карак никогда не воровал в родной деревне, зато под его руководством совершались набеги как в близлежащие кантоны, так и в далекие Сибирь, Подмосковье. На чем же держалось могущество этого человека и почему так долго удавалось выходить сухим из воды?

Начнем с того, что в чем-то Шакур предвосхитил свое время. В отличие от неграмотных земляков умел читать по-татарски печатные тексты. Пока рядовые конокрады совершали единичные хищения, Карак объединил воров под своим началом. Далее Рахимов наладил коррупционные контакты с властями: исполкомом, судом, прокуратурой, милицией. Участвуя в выборах в сельсоветы в качестве «серого кардинала», Шакур старался протащить во власть своих людей, а если не удавалось, то просто бил кулаком по столу и срывал выборы.

Хорошо разбираясь в лошадях, он уводил племенных скакунов, иноходцев и получал соответствующие барыши. В последующем, когда банда окрепла, Шакур старался параллельно иметь и легальный заработок. Он арендовал заливные луга и деревенскую мельницу, выкопал пруд, открыл бакалейную лавку по продаже керосина, пряников и других товаров, в том числе добытых преступным путем.

Будучи гостеприимным хозяином для представителей власти, Рахимов жестко пресекал любое поползновение в сторону своей собственности. Узнав о том, что крестьяне из соседнего села Большое Тябердино тайком скосили траву на его лугах, Рахимов инициировал внеплановый воинский учет лошадей. В назначенное время милиционеры загнали 18 тябердинских лошадей во двор Шакура, откуда хозяева могли их забрать, только уплатив ему золотой червонец.

Да и при регулярных поверочных осмотрах Рахимов был неизменным гостем на сгонном пункте, где собирали всех лошадей, подлежащих мобилизации. Ежедневно членов государственной комиссии привозили в дом к сыну Карака - Сабиру Шакурову, где на совместной гулянке решался вопрос о регистрации краденого скота в массовом порядке. Члены комиссии напивались до такой степени, что однажды сломали граммофон и даже потеряли щипцы, которыми пробивали учетно-конские книжки. В темноте этот казенный компостер пришлось искать во дворе граблями.

Из допроса ветеринара Сергея Васильева: «Во время переучета мне помогал раскрывать лошадям рты Сабир Шакуров. К нему в гости пришел сам Шакур и спросил: «Сколько примете краденых лошадей?» Часто слышал: «Шакур - сила», понимал, что он ворочает делами. На одной из пьянок Шакур Рахимов говорил, что он великий социалист».

Несмотря на то, что атаман частенько принимал участие в застольях, на первом месте был преступный промысел. Его любимая поговорка «Пей - не падай, воруй - не попадайся!» накрепко засела в головах бандитов. К 1925 году шакуровское сообщество составляло уже около ста членов, а воровство стало постоянным и выгодным промыслом. Дошло до того, что шакуровцы стали спрашивать у других конокрадов о наличии лицензии на хищение лошадей. На их удивление соратники Рахимова гордо отвечали: «Имеем аттестат, взятый у высшего органа. У нас по всему СССР председатель по этим делам Шакур, а мы его помощники».

СВОИ НАБЕГИ ЧУТЕЕВЦЫ СОВЕРШАЛИ ГРУППАМИ ДО 12 ЧЕЛОВЕК И СОПРОВОЖДАЛИ СВИСТОМ, ВЫСТРЕЛАМИ

С возрастом Рахимов, как истинный крестный отец, перестал лично участвовать в кражах, привлекая к делу молодых помощников, и те воровали уже по всей стране. Одно упоминание их кличек - Томат, Ганыш, Калай, Чавуша, Кульбусь, Кукша, Карапай, Корсак, Куян, Таук, Чикерткя, Кытырлы, Чайер - наводило ужас на крестьян. Выезжая в дальний поход по два человека на одной лошади, они возвращались в Чутеево каждый на личном коне, да еще приводили скакунов на продажу. Свои набеги чутеевцы совершали группами до 12 человек и сопровождали свистом, выстрелами, а в дороге и лихими песнями. Бывало, что конокрады одевались в шинели и под видом вооруженных военных грабили население. Повстречавшиеся банде лишались лошадей, имущества, а иногда и колес от телег - чтобы исключить любую попытку погони.

Вот как вспоминают об этом периоде в батыревской энциклопедии: «В 1920-х годах на территории Чувашии, соседних республик и областей действовала банда, состоящая в основном из татар. Руководил бандой Шакур Рахимов из села Чутеево. Данное село находится на границе Комсомольского и Яльчикского районов с Татарией. От Шакура немало страдало и население Батыревского района Чувашии. Банда занималась в основном конокрадством и сбытом лошадей за пределами Чувашии. Она наводила среди населения не только страх и ужас, но еще лишала крестьян лошадей - тогда основной тягловой силы».

Шакуровцы угоняли не только лошадей. Хороший конь в то время стоил 200 рублей, корова - 50, овца - 20. Из-за безудержной инфляции за животное брали не бумажные рубли, а лишь полновесные червонцы. Золотые монеты еще имелись у населения с царских времен. Зимой, чтобы краденая скотина не оставляла следов на снегу, ее просто кидали в сани и довозили до ближайшей деревни, где прятали на время у надежных людей. Возвращаясь налегке в Чутеево, воры не раз были настигнуты в пути обиженными крестьянами, но отсутствие у шакуровцев похищенного сводило к нулю усилия потерпевших. Иногда преступники действовали еще более хитро: услышав погоню, ненадолго разворачивались во встречном направлении. На вопрос догоняющих, не видели ли они в дороге конокрадов, чутеевцы указывали им ложный путь и, дождавшись, когда разъяренная толпа скроется из виду, спокойно уходили в родную деревню.

Кто же входил в состав этой грозной организации? Шайка Шакура представляла собой семейное предприятие. Во главе рода стоял сам Рахимов, управлявший звеньями банды через своих сыновей Сабира и Мингалея, брата Зиннатзяна и Гарифа Мазитова по прозвищу Длинный.

Неоднократно пойманный и битый хозяевами лошадей 51-летний Зиннатзян Рахимов производил впечатление калеки, хотя в юности сумел похитить аж 17 коней на Покровской ярмарке. В царское время он не раз сидел в тюрьмах Казанской и Костромской губерний, треть жизни проведя за решеткой. В силу утраты физического здоровья в банде Зиннатзян выполнял роль опытного наводчика.

Знающий все дороги волостной ямщик 35-летний Гариф Мазитов часто уводил подельников от погони и имел лучших скаковых лошадей в Свияжском кантоне, включая знаменитого чемпиона деревенских скачек по кличке Марка. На нарядных конях Мазитов привозил в Чутеево больших начальников, а значит, имел всю информацию об их маршрутах и планах.

Старший сын Шакура - 36-летний Сабир - был очень ловок и во время кражи у графа Никитина в чувашском поселке Урмары сумел перемахнуть через забор усадьбы, чтобы открыть ворота. В отличие от младшего - 19-летнего несудимого Мингалея, Сабир уже успел побывать на царской каторге и стал матерым преступником. Одетый в короткое пальто на меху и блестящие хромовые сапоги, старший сын атамана слыл щеголем и никому не спускал обиды. Однажды начальник милиции Гинният Сагеев, учившийся в одной школе с Сабиром, позволил себе ударить его по лицу. Оскорбленный конокрад повел одноклассника в лес на расстрел. Начальника успели спасти лишь вовремя подоспевшие милиционеры.

Подделкой учетно-конских книжек в банде занимался специальный человек - сын деревенского муэдзина Мирза Рахимов, умевший скопировать даже самую сложную подпись и за час отлить из свинца или вырезать из картофелины любую печать. Забирая у атамана набор бланков Нижегородской или Алтайской губернии, Мирза самозабвенно колдовал над ними, заполняя графы не хуже любого госслужащего. Подводило «художника» лишь незнание географии. В одной из карточек он написал, что она выдана в Тамбовском уезде Томской губернии, даже не подозревая, что прямое расстояние между указанными городами составляет почти три тысячи километров. За этот пробел в школьной программе Мирза и получил в 1921 году свою первую судимость.

Собравшись за большим столом в доме Шакура, выпив бочонок чувашского медового пива «корчема» и закусив вяленым гусем, конокрады затягивали любимую песню каторжников «Коли так, пусть нас ссылают, ведь Сибирь-то нам своя». Местный мулла неоднократно пытался наставить Рахимова на путь правоверного мусульманина. Но на все увещевания фаталист Шакур отвечал: «Унаследованное дело невозможно прекратить в один момент. Будет то, что суждено, и за все должна быть расплата».

ЧИНОВНИКИ НЕБОЛЬШОГО РАЗРЯДА ДОВОЛЬСТВОВАЛИСЬ МАЛЫМ, ТУЗЫ ПОКРУПНЕЕ ПОЛУЧАЛИ БОЛЕЕ СОЛИДНЫЕ ПОДАРКИ

Члены банды действовали по указанию атамана и согласно четкому распределению ролей. Помимо откровенного воровства, они давали взятки правоохранительным органам, продавали похищенное, при необходимости избивали лиц, оказывающих сопротивление. Если крестьяне убивали пойманного на месте конокрада, его подельники обязательно возвращались и сжигали их дома. Например, зимой 1923 года сгорели шесть домов в чувашской деревне Александровка, а племянник Рахимова - Халим Адеев позже бравировал этим поджогом во время пьяных застолий.

В основном члены банды были жителями Чутеево или родственниками Шакура. Однако в близлежащих населенных пунктах имелись филиалы организации, предоставлявшие услуги по купле-продаже краденого или принимавшие участие в набегах. Органы власти Свияжского кантона Татарии, в свою очередь, давали Шакуру возможность заниматься преступной деятельностью в обмен на регулярные подношения.

Чиновники небольшого разряда довольствовались малым: пальто, венские стулья, отрез ткани, зеркало, никелированный самовар, который кипятил воду на бензине и древесном спирту, ну и вечные российские ценности - бутылка самогона, продукты. Тузы покрупнее получали более солидные подарки. Так, одному из начальников милиции Ахмедше Сайдашеву воры презентовали мерина, другому помогли построить добротный бревенчатый дом.

Правда, потом выяснилось, что дареный конь похищен из села Гришино Чувашии у бедняка Николая Романова. Потерпевший опознал его прямо во дворе начальника милиции, и, когда позвал по домашней кличке Ванька, мерин повернул голову к старому владельцу, а тот даже заплакал от радости. Но приезжий Романов плохо знал местные порядки. Несмотря на то, что он и конь узнали друг друга, Сайдашев обозвал потерпевшего старым чертом и животное не вернул. Понимая, что случиться может всякое, Романов побоялся остаться на ночь в Чутеево. Поцеловав на прощание своего коня, он уехал домой с тяжелым сердцем, а мерин все смотрел вслед, пока хозяйская телега не скрылась за горизонтом.

Спустя несколько дней потерпевший привез письмо-подтверждение с приметами похищенного животного, заверенное подписями каждого из 130 домовладельцев села Гришино. Однако начальник милиции Сайдашев заявил, что бумажка ничего не значит, а нарост кожи размером с грецкий орех на груди коня получен совсем недавно от укуса слепня. Романов в очередной раз уехал ни с чем, а местному ветеринару было дано срочное поручение срезать нарост и уничтожить другие описанные в документе приметы.

Неугомонный потерпевший обратился в Свияжск, где, наконец, возбудили дело. Ведущий его следователь Мухамед Ишимов приехал в Гришино со спорным конем и двумя подчиненными Сайдашева. Животное вело себя странно, выглядело изнуренно и как будто было опоено дурманом. Ванька лез в ямы, стоял с опущенной головой или натыкался на заборы. При следственном подпуске ошалевший мерин не смог найти дома Романова и, несмотря на то, что его опознали все односельчане, снова был угнан в Чутеево.

Опуская подробности этого кривосудия, скажем, что своего коня потерпевший с трудом получил только через полтора года после похищения, и то после реакции руководства Татарии на многочисленные жалобы. За это разъяренный начальник милиции Сайдашев потребовал компенсации, и воры были вынуждены купить ему в складчину лошадь с «хорошей репутацией».

За все время существования шайки обслуживавшие Чутеево следователь Ишимов и судья Сабир Бикмурзин не арестовали ни одного ее члена. Бывало, что к ним привозили шакуровцев, задержанных вдали от дома более добросовестными борцами с преступностью. В таком случае местные правоохранители прекращали дела ввиду очередной годовщины революции, по амнистии, а иногда и просто по надуманным основаниям, указав в постановлении, что в действиях подозреваемых «не установлено злого умысла» или что «власть придерживается политики продвижения сельского хозяйства и, принимая во внимание наступление сезона полевых работ, освобождает землепашцев от уголовной ответственности».

Страдающий венерическим заболеванием любитель рукоприкладства сын ахун-муллы Ишимов, бывая навеселе, часто приставал к незнакомым женщинам и под угрозой служебного нагана требовал сиюминутной взаимности. Служивший в царское время дивизионным муллой, а позже ставший советским судьей, Бикмурзин с удовольствием ездил на ворованных лошадях и даже выставлял их на скачки во время Сабантуя. Резюмируя один из своих приговоров, служитель Фемиды с циничной улыбкой сказал подсудимым: «Дело ваше оправдано, идите и воруйте дальше!», не забыв забрать себе двух похищенных коней.

ПРЕДСТАВИТЕЛИ ВЛАСТИ, ПРАВООХРАНИТЕЛИ И ВОРЫ ПОЕХАЛИ В ГОСТИ К САМОМУ АТАМАНУ ШАКУРУ

Можно сказать, что в то время советской власти в Чутеево попросту не существовало. Ходить по деревне без оружия было опасно не только приезжим, но даже местным жителям. Изба-читальня, в которой шкрабы, так тогда сокращенно называли школьных работников, проводили репетиции спектаклей и комсомольские собрания, неоднократно разорялась конокрадами. Местный мулла выступал перед верующими с такой речью: «Ленин был бурлаком, выпрашивающим без штанов хоть копеечку. Разве порядочный человек может ему последовать? За ним идут только люди, продавшие нашу веру, души и совесть свою за 24 рубля мугаллимы (учителя), и слепые с глазами, идущие за первыми (комсомольцы). Вы не смотрите на них! Берегите, отцы и матери, своих детей!»

На собрании актива деревни начальнику милиции был задан прямой вопрос: «Можно ли руководству пьянствовать с ворами?», на что он не растерялся и ответил, что это даже необходимо для раскрытия краж. Сращивание с местной властью с ее последующим замещением позволяет отнести Рахимова к разряду прародителей татарстанской организованной преступности. В его сообществе были все ее основные признаки: устойчивость, вооруженность, коррупционные связи, постоянство методов преступной деятельности и разветвленная структура. Регулярные пьянки конокрадов и администрации до ползания на карачках, их совместные игры в карты и развлечения с проститутками, а также прогулки на конных тройках с гармонью, скрипкой или граммофоном всегда проходили на виду у голодающего народа.

Из допроса председателя Свияжского кантисполкома Хайрутдина Бикчентаева: «Впервые в Чутеи попал в марте 1922 года, вместе с врачом Казанцевым, по обследованию голодающих. Шакур не голодал, при мне раздавал 3-4 беднякам по пять фунтов муки. В других домах этой деревни валялись неубранные трупы умерших от голода. Ко мне некоторые из крестьян даже обратились с просьбой разрешить им поесть трупы».

Под впечатлением от массовой гибели недоедающего населения в 1923 году поэт Максимилиан Волошин написал пронзительное стихотворение «Голод»:

«Землю тошнило трупами, - лежали
На улицах, смердели у мертвецких,
В разверстых ямах гнили на кладбищах.
В оврагах и по свалкам костяки
С обрезанною мякотью валялись.
Глодали псы оторванные руки
И головы. На рынке торговали
Дешёвым студнем, тошной колбасой.
Баранина была в продаже - триста,
А человечина - по сорока.
Душа была давно дешевле мяса.
И матери, зарезавши детей,
Засаливали впрок. «Сама родила -
Сама и съем. Ещё других рожу»...

На фоне трупо- и людоедства попойки казались пиром во время чумы. Крестьяне, понимая, что советская власть не должна себя так вести, как могли сопротивлялись коррупции и воровству, выступая на собраниях. Статьи о злоупотреблениях в Свияжском кантоне публиковались в республиканских газетах «Яшче», «Новая деревня» и «Кызыл Татарстан», но только никаких результатов они не приносили.

Однажды во время праздника Сабантуй в селе Большое Тябердино председатель Молькеевского исполкома Филипп Тюльматов, его секретарь Николай Арапов, а также конокрады Сабир Шакуров и Гариф Мазитов с женами сели рядом. Молодежь, в основном комсомольцы, возмутилась, что власть заодно с ворами, и решила прогнать их с майдана. Милиционеры попытались это пресечь, но тут уже конокрады открыли стрельбу. Не отставали от преступников и исполкомовцы. Арапов бросался на толпу с ножом, а Тюльматов бил крестьян снятым с ноги сапогом. После драки представители власти, правоохранители и воры поехали в гости к самому атаману Шакуру. Сидя за одним столом с милиционером и наливая ему самогон, конокрад Мазитов довольно приговаривал: «Пей, своя собака!» Опьянев, участники застолья стали выяснять, кто из них главнее, и подрались, а потом стали палить из всех видов оружия на глазах и без того запуганных жителей.

«НЕ БЕСПОКОЙСЯ, ИПТАШ, НИ ОДНА ВЛАСТЬ НАС НЕ ВОЗЬМЕТ» - «ШАК. ИЗ ЧУТЕЕВО»

Одним из самых активных противников бандитизма был комсомолец Низамутдин Тимершин, недавно вернувшийся из Москвы, где работал на заводе. Почувствовав в столице свежий ветер революции и увидев, какой на самом деле должна быть советская власть, он не раз принародно выступал против местных порядков и злоупотреблений.

8 июня 1925 года Тимершин, будучи гармонистом, гулял в Чутеево с молодежью. Конокрады подкараулили Низамутдина и внезапно напали. Один из атакующих сразу ухватил его за горло, а второй ударил по голове оглоблей. В это время третий встал на грудь упавшего и начал топтать сапогом комсомольский значок. Разорвав гимнастерку, грабители содрали с уже мертвого золотое кольцо и вынули из его кармана около 10 рублей. Председатель чутеевского сельсовета Файзрахман Ярханов на обращение возмущенных смертью комсомольца крестьян ответил: «Надо убитого бросить на съедение собакам, он много выступал против меня на собраниях!»

Чуть раньше от рук конокрадов пострадали и родители погибшего Тимершина. Его мать, будучи делегаткой республиканского съезда женщин, увидела, как сосед по кличке Чайер пригнал домой шесть краденых овец, и сообщила об этом тому же Ярханову. Последний пришел к овцевору и вместе с ним пил самогон, закусывая шашлыком из свежей баранины. Ночью пьяные бандиты напали на спящую семью Тимершиных. В свалке один из них отгрыз фалангу пальца руки Тимершина-старшего, а другой ткнул раненого вилами в лицо, повредив глаз. Третий бил шахтерской лампой по животу беременную жену полуослепшего, а четвертый стрелял из обреза. Председатель сельсовета Ярханов отвел пострадавших в караулку и там избил несчастных палкой. Наутро истерзанная женщина родила недоношенного ребенка, вскоре умершего от полученных повреждений головы.

Тябердинский священник Александр Алексеев помог Тимершиным составить заявление о случившемся на имя прокурора. Через некоторое время к служителю религиозного культа с этой же бумагой явился милиционер Иван Федоров и, приставив обрез к груди, сказал матом, что за убийство попа ему ничего не будет. Забившие насмерть Низамутдина Тимершина были отпущены судом: по версии конокрадов, комсомолец хотел украсть дочь известного бандита Корсака. Хотя, по словам родителей погибшего, ранее девушка добровольно приходила к ним домой и в похищении у сына нужды не было. Убийство комсомольца произошло именно в тот день, когда воры получили повестки с требованием явиться в суд за зверское избиение его родителей.

В голодные годы в каждом селе была сформирована семенная тройка, распределявшая среди крестьян зерно из американской гуманитарной помощи. Была такая организация и в селе Большие Кушманы Свияжского кантона Татарии. Вошедшие в ее состав трое жителей села из числа конокрадов растратили около 400 пудов семенного фонда, а на барыши приобрели у голодающих дома с усадьбами. Когда большинство умирало от недоедания, троица беспробудно пьянствовала и жестоко избивала местное население, непощадив даже 83-летнего старика. При этом семенные воры не забывали задабривать вышестоящее начальство, щедро угощая проверяющих. Один из таких, исполкомовец Шафигулла Гатауллин, говорил председателю растратчиков: «Не беспокойся, пусть умрет полселения, а ты останешься и наживешь капитал!»

Прибывший в 1922 году из Казани по поступившим из Рабоче-крестьянской инспекции (РабКрИн) жалобам кушманских крестьян 21-летний следователь Владимир Николич сразу же арестовал злоупотребляющую троицу. А заодно и покрывавшего эти делишки местного сыщика Ишимова, задержав его пьяным с бутылью мутного самогона, только что принятой в качестве взятки. В доме у коррупционера была обнаружена записка на татарском языке следующего содержания: «Не беспокойся, ипташ (от татарского - товарищ), ни одна власть нас не возьмет» - и подпись «Шак. из Чутеево».

Не забыл молодой казанец провести обыск у отца исполкомовца Гатауллина и даже нашел там краденого гнедого жеребца. Помимо коня, в хозяйстве имелось еще три лошади, пять коров и 150 овец. Заработать такое богатство даже на исполкомовскую зарплату в то время было невозможно. Поэтому ушлый чиновник выделил родственникам в аренду 100 гектаров пашни и легким росчерком пера с радостью стал новым советским помещиком.

Командированный Николич происходил из дворянской семьи и считался потомственным юристом, его отец при царе служил присяжным поверенным (адвокатом) Казанской судебной палаты. Узнав о приехавшем из столицы советской Татарии грамотном следователе и его смелых поступках, Гатауллин подпоил местное население и взял в плен неосторожно оставшегося ночевать в деревне Николича, а задержанных отпустил восвояси.

Из допроса В. В. Николича: «Ночью ко мне пришел Гатауллин, несмотря на июль, в полушубке, наган в кобуре и винтовка. С ним была толпа татар со свирепыми лицами, винтовкой и топором. Обзывая жандармом, Гатауллин приставил наган к моему виску и забрал дело. Он спровоцировал татар на национализме, и я сдался. Меня повели в поле, думал, на расстрел, и хотел вырвать у ближайшего слабого татарина винтовку, чтобы убежать».

Николича увезли в свияжскую тюрьму, откуда он хоть и был позже освобожден, но до конца жизни страдал нервной болезнью и заиканием. Позже кушманские крестьяне пытались жаловаться на произвол семтройки и местных властей в Свияжск, Казань и даже Москву. На робкие просьбы выделить голодающим зерна остававшийся безнаказанным председатель семтройки Тухватулла Нигматуллин надменно говорил: «У тебя лошади нет, и сеять ты не будешь. Лучше тебе умереть, и могилу я уже подготовил». Перед отъездом недовольных с жалобами в Казань он же кричал, что «никого не боится и занимает в деревне место Ленина». В итоге шесть наиболее активных заявителей были названы контрреволюционерами и арестованы с абсурдной формулировкой «за волнение кушманского общества». Сидя под стражей, несчастные землепашцы писали своим мучителям слезные письма с просьбой отпустить в родную деревню хотя бы для засева ярового клина. Через пару суток насмерть напуганных крестьян освободили, но с условием безвылазно жить в селе и в Казань не ездить.

Приехавший следом за освобожденными Гатауллин был встречен семтройкой и конокрадами как дорогой гость. Всю ночь они шумно пьянствовали, даже привезли из другой деревни дочь муллы. Гатауллин, стуча кулаками по столу, говорил председателю семтройки Нигматуллину: «Держи всех в руках, а кто пойдет против - кончай, за все мы ответим сами!»

Дослужившись до члена президиума Свияжского кантисполкома, Гатауллин, будучи навеселе, в селе Большое Русаково беспричинно выстрелил в комсомольца и слушателя партшколы Гарафутдина Ахмадеева. От смерти раненого спасли шедшие с ним батраки и красноармеец. Потерпевший был госпитализирован ими в ближайшую Федоровскую больницу, где ему ампутировали правую ногу. Впоследствии стрелявший был освобожден от наказания по амнистии.

Тот же Гатауллин, совместно с предкантисполкома Бикчентаевым и завземотделом Измайловым, взяв недурную собой секретаршу по имени Марьям, устроили пикник с ухой на одном из волжских островов напротив Свияжска. Намешав в больших количествах чувашского самогона и заводского пива «Красный Восток», на обратном пути пьяные мужчины подрались в лодке из-за единственной представительницы прекрасного пола и чуть не утонули. Победитель Измайлов радовался недолго: ступив на берег в Свияжске, он сразу же был арестован вызванным соперниками нарядом милиции вместе со своей добытой в бою спутницей. Взяв реванш, коммунисты Гатауллин и Бикчентаев, находясь на пристани, стали мочиться прямо на выгруженные с баркаса мешки с американской кукурузной мукой АRА, поставленной для голодающих. Таким мерзким способом они показали народу свое исключительное партийное положение.

«ЛУЧШЕ ТЕБЕ УЕХАТЬ, ИНАЧЕ РАСТЕРЗАЮТ ТАК, ЧТО И СЛЕДОВ НЕ ОСТАНЕТСЯ»

Должности исполнительной власти и правоохранительных органов в Свияжском кантоне Татарии в то время практически передавались по наследству от одних взяточников другим, некоторые к тому же имели родственные связи. Они неуклонно шли на повышение, плавно перетекали из одной ветви власти в другую и прикрывали делишки своих преемников на новом месте, получая за это соответствующее вознаграждение снизу. Обнаглевшие от безнаказанности чиновники говорили между собой: «Пока есть возможность, богатеем и пьем, а если узнают, самым большим наказанием будет увольнение».

Сбор подношений порой доходил до автоматизма. Прокурор Гилязетдин Низамутдинов на просьбу подозреваемого не наказывать строго со смехом протянул просителю руку и во время рукопожатия ловко снял с того золотое кольцо. Ямщик Гариф Мазитов жаловался другим шакуровцам, что не успевает воровать, чтобы вовремя давать взятки исполкомовцам.

С таким уровнем коррупции облавы и засады в отношении конокрадов стали бессмысленными, так как воры узнавали о них сразу же, стоило покровителям выйти с очередного секретного совещания. Специальный курьер, иногда даже из конных милиционеров, скакал верхом в Чутеево и сообщал местным о планах по их же поимке. В своих деревнях бандиты говорили прямо: «Не связывайтесь, у нас в Свияжске все свои. Начальство у нас и за нас. Вся власть теперь принадлежит татарам, и они могут все делать». За особо ценное предупреждение об опасности для всего бандитского сообщества ямщик Гариф Мазитов сулил гонцу привести жеребца в подарок.

Не выдержав столь очевидного предательства, помощник начальника Свияжского УГРО Вячеслав Петров неосторожно высказался о том, что информация с совещаний утекает от председателя кантисполкома Хайретдина Бикчентаева, получившего двух коров за срыв очередной операции по поимке конокрадов. В тот же вечер правдоруба подпоили пивом коллеги, а затем арестовали и поместили на два месяца в изолятор. На суде Петрова оправдали по обвинению в клевете, но зато приговорили к условному наказанию за физическое сопротивление при аресте.

Не все сыщики знали о таком положении дел в Татарии. Выехавший для розыска лошади чувашский милиционер Ермилов пытался задержать конокрада в Чутеево. Его тут же окружила толпа земляков подозреваемого во главе с сыном Шакура - Сабиром, сказавшим сыщику: «Лучше тебе уехать, иначе растерзают так, что и следов не останется. У нас против нагана есть ручной пулемет, ножами на куски изрежем». Случаи, когда шакуровцы отбивали соратников у милиции, в том числе и со стрельбой, были нередки.

По возвращении коллеги страдавшие от постоянного воровства чутеевцев стражи порядка соседнего Цивильского района Чувашии обратились к партийному руководству Татарии с письмом о покровительстве кантонных властей конокрадам. В ответ на это Свияжский канткомитет ВКП (б) во главе с тем же Бикчентаевым сообщил, что цивильская милиция необоснованно упрекает и сама не хочет сотрудничать, а также потворствует кумышковарению (чувашский самогон). В конце циничного «письма запорожцев турецкому султану» свияжцы просили немедленно провести «освежение атмосферы и чистку среди не вполне устойчивых элементов» в рядах самих чувашских милиционеров.

СОЗДАЛ АГЕНТУРНУЮ СЕТЬ ВО ГЛАВЕ С ТАЙНЫМ ОСВЕДОМИТЕЛЕМ С ЗАГАДОЧНО-ЗЕРКАЛЬНЫМ ПСЕВДОНИМОМ ВОРИШАБ

Однако злоупотребления властей, помноженные на преступления конокрадов, не могли продолжаться вечно. Первый серьезный рейд по их обезвреживанию был проведен 25 февраля 1925 года. Агентам Центррозыска Татарии Жеребцову и Сигзинбаеву (Азину) с конным отрядом удалось задержать самого Шакура Рахимова и его брата Зиннатзяна. Сын Шакура - Сабир, услышав предупредительный лай деревенского пса Сарыбая, сбежал под свист пуль, при этом даже потерял белые самотканые чулки. В ходе обыска у Гарифа Мазитова изъяли интересную записку начальника милиции Мухтара Ахтямова на фирменном бланке государственного образца с просьбой выдать продукты за то, что он ранее выпустил этого конокрада из-под стражи.

Узнав о задержании главаря, чутеевцы стали собираться на улице. В толпе поговаривали, что если отряд милиции не более 50 человек, то можно будет отбить Шакура. Тем не менее братьев Рахимовых и еще шесть конокрадов, задержанных позднее, доставили в Свияжск. Каждый из них категорически отрицал свою вину, подписывая протоколы допросов исключительно своим родовым фамильным знаком - тамга. В то время у чутеевцев в качестве тамги использовались изображения вил, треугольника и другие знаки. Атаман, как и положено конокраду, рисовал в конце листа стремена. Материальных улик сыщикам собрать не удалось, и через несколько месяцев арестованные были выпущены на свободу за недоказанностью вины. Стало ясно, что кавалерийским наскоком справиться со столь мощной бандой не получится.

Из записки начальника ОГПУ АТССР Штахановского от 25.07.1925 года: «Приходится сказать о необходимости срочных мероприятий для ликвидации гнезда бандитов. Во-первых, необходим немедленный арест Шакура Рахимова и К^о. Во-вторых, очистка всего низового Сов.аппарата от преступного и предание их суду совместно с Шакуром и К^о. В-третьих, высылка авторитетной комиссии или товарища со следственным аппаратом и арест виноватых лиц, облеченного полномочиями по советской и партийной линии. В-четвертых, создание широкого процесса с привлечением участия общественного мнения в лице самих крестьян. В-пятых, изучение материалов с точки зрения зарождения "шакуровщины" с принятием мер к предотвращению возможности новых зарождений подобной "шакуровщины". Только при условии немедленных и решительных мер против "шакуровщины" мы сумеем привлечь крестьянство к делу, т.е. развязать их язык и восстановить на должную высоту авторитет местного низового советского аппарата».

Дальнейшие оперативно-разыскные мероприятия были поручены 33-летнему начальнику Центррозыска Махмуду Мухамеджанову. Для начала опытный сыщик создал среди чутеевцев свою агентурную сеть во главе с тайным осведомителем с загадочно-зеркальным псевдонимом Воришаб, зафиксировал эпизоды преступной деятельности, отследил маршруты фигурантов и похищенного.

Если в царское время бандиты совершали кражи в основном у зажиточных людей, то после революции таких просто не стало. Привыкнув к воровству, шакуровцы продолжали свое дело, невзирая на социальное происхождение потерпевших, их возраст и физическое состояние. Обирая крестьян, больных, сельские кооперативы, они даже не задумывались о последствиях. Похищенное вывозили подводами. Брали все, что могло представлять ценность: швейные и пишущие машинки, мыло, посуду, папиросы «Смычка», постельные принадлежности, мануфактуру, шубы из лисы или кенгуру, обувь, продукты и даже знаменитые леденцы «Ландрин». При налете бандиты всегда были вооружены ножами, обрезами винтовок Бердана, а также револьверами систем Наган и Смит-Вессон с японскими патронами.

Выяснилось, что в ночь с 6 на 7 сентября 1920 года шакуровцы обокрали на 76 тысяч рублей кооператив в деревне Клянчино Свияжского кантона Татарии. Они же в конце 1923 года увели двух лошадей у крестьянина Жмырева и ограбили на 133 тысячи рублей больницу в деревне Ногаткино Ульяновской губернии. В 1924 году, накануне праздника Крещения, банда наведалась в Пильненский кооператив Нижегородской губернии и украла оттуда имущества на 1228 рублей, а в конце того же года «наказала» на две тысячи рублей кооператив «Красный пахарь» Подольского уезда Московской области. В марте 1924 года ими были похищены две лошади в деревне Бишара, а в конце того же года в поселке Урмары украдено 32 пуда хмеля волынского сорта на общую сумму 3826 рублей.

Практически во всех эпизодах участвовало боевое ядро: оба сына Шакура, ямщик Гариф Мазитов, братья Замалетдиновы, а также рядовые члены банды. Первоначальную разведку интересующих объектов, путем покупки осьмушки махорки и сопутствующего осмотра запоров помещения, проводили племянник атамана - Мирза Хасанов и брат Шакура - инвалид Зиннатзян, в доме которого Карак и участники нападений разрабатывали преступные планы, делили награбленное.

В ходе повальных обысков сыщикам удалось обнаружить кое-что из похищенного. Так, у братьев Замалетдиновых и Зиннатзяна Рахимова нашли американские эмалированные кружки с латинской надписью «ОМС», состоявшие на инвентарном учете в Ногаткинской больнице. У многих конокрадов, включая самого Шакура, были изъяты пильненские валенки. Крестьянин Жмырев опознал свою племенную кобылу по кличке Дама, стоявшую во дворе племянника Рахимова, по выжженному на ее ляжке тавру с буквами «ПЛЕ».

Но самые интересные улики были обнаружены в самой деревне Клянчино. В ходе осмотра места ограбления на полу подломленной ворами лавки был найден кошелек с девятью тысячами рублей и личной карточкой Сабира Шакурова, а также перчатки, оброненные им в темноте!

Изъятые вещественные доказательства передали специально приехавшему в Татарию следователю по важнейшим делам Верховного Суда РСФСР с довольно аполитичной для 1925 года фамилией Каплан. Москвич немедленно приступил к допросам потерпевших и свидетелей. Впервые за много лет разрозненные дела были объединены в одно производство и сложились в цельную картину бандитизма. Расследование дела на федеральном уровне исключало для конокрадов всякую возможность влиять на его ход путем наработанных в республике коррупционных связей.

У КАЖДОГО НАСЕЛЕННОГО ПУНКТА СОБИРАЛИСЬ ЗЕВАКИ, ЖЕЛАЮЩИЕ ПОГЛЯДЕТЬ НА КОРОЛЯ КОНОКРАДОВ

К осени 1925 года большинство членов преступного сообщества и их покровители были пойманы. Беглых сыновей Шакура и братьев Замалетдиновых задержали на постоялом дворе Сенного базара Казани. Гариф Мазитов, который даже в бегах не мог и дня прожить без лошадей, был узнан агентами УГРО среди конских барышников в Яльчике. Сначала он прикинулся жителем Чувашии, но когда в его кармане обнаружили учетно-конскую книжку АТССР, понял тщетность попыток и назвал свое настоящее имя.

Долгое время не удавалось задержать самого Шакура Рахимова. Сыщику Абдулле Гимранову под видом освободившегося заключенного удалось внедриться в одну из воровских «малин», где бывал атаман, и получить информацию о лежбищах многих бандитов. В Чутеево появились «заблудившиеся в лесу охотники»: Махмуд Мухамеджанов с помощниками Иваном Алексеевым и Василием Перминовым. Им удалось задержать сразу четверых подручных короля конокрадов. Затем населенные пункты Свияжского кантона Татарии стали посещать «сборщики кожи», под видом сделок проводившие подомовой обход населения. Обнаруженных по месту жительства жен, дочерей и даже лошадей бандитов агенты УГРО временно брали в заложники, но и после этого подозреваемые не торопились сдаваться добровольно. С огромным трудом, в ходе засад и облав, было задержано десять конокрадов, в том числе и с оружием, но их атаман так и оставался недосягаем.

В итоге поймать Карака удалось лишь самому Мухамеджанову. Проезжая с задержанными через чувашскую деревню Полевой Сундырь, в 12 верстах от Чутеево, он, будучи наблюдательным человеком, заметил легкий тарантас, запряженный породистым вороным рысаком. Войдя в дом с двумя наганами наизготовку, главный сыщик советской Татарии обнаружил за столом спокойно кушавшего яичницу Шакура Рахимова. Шел жуткий ливень, и в такую погоду король конокрадов явно не ожидал увидеть казанских милиционеров. Карак встретил Мухамеджанова недобрым взглядом и стал матом кричать, что тот загнал старика в угол и теперь он напишет жалобу в Москву. Не увидев испуга в глазах начальника УГРО АТССР, Рахимов сменил гнев на милость, предложив поставить самовар и даже зарезать барашка для дорогих гостей.

Маневры задержанного не произвели должного впечатления на сыщика. Посадив двух милиционеров и Шакура в его же тарантас, отряд, со всеми пойманными бандитами на телегах, двинулся в сторону Казани. Неожиданно Рахимов крикнул коню: «Грабят!», и рысак стрелой понес хозяина, а его попутчики от такой скорости слетели на землю. С большим трудом растерявшимся сыщикам удалось догнать понимающее воровской жаргон животное и пересадить Карака в одну из телег к остальным задержанным.

Подъезжая к лесу, шакуровцы заметно оживились и стали осматриваться по сторонам. Понимая возможность массового побега, Мухамеджанов предупредил, что в таком случае будет сразу стрелять в голову Карака. Реальность скорой смерти атамана возымела действие, и всю оставшуюся часть путешествия бандиты смирно лежали в телегах. Сам Рахимов, дабы не потерять лицо, по-татарски сказал, что птенцы никуда от него не уйдут. В пути шакуровцы продолжали заботливо ухаживать за своим патриархом: снимали с него верхнюю одежду, калоши...

У каждого населенного пункта собирались зеваки, желающие поглядеть на короля конокрадов. Кто-то злорадно говорил: «Довольно барствовать, конец пришел!», а другие опасливо подносили палец к губам и шептали: «Тихо, все слышит Шакур!» Были и такие, что выходили к отряду из союзных с Чутеево конокрадских деревень с вилами и топорами, намереваясь отбить атамана. Понимая, что в открытом столкновении соратников с 30 милиционерами он может запросто лишиться жизни, осторожный Карак важно отводил вооруженных крестьян жестом руки, давая понять, что сопротивление бесполезно.

ВРЕМЯ ОТ ВРЕМЕНИ ШАКУРОВЦЫ ОБЪЯВЛЯЛИ ГРУППОВУЮ СМЕРТЕЛЬНУЮ ГОЛОДОВКУ, КОТОРУЮ СРАЗУ ЖЕ СНИМАЛИ

В Казани часть арестантов разместили в Центральном доме заключения (ныне больница для осужденных в колонии № 2 на улице Производственной, д.18). В народе это место носило название Плетневской тюрьмы и уже с 19-го века там размещалась арестантская рота гражданского ведомства.

Остальные задержанные расположились в пересыльной тюрьме казанского Кремля (сейчас корпус онкодиспансера). Ранее здесь содержался предводитель Крестьянской войны 1773 - 1775 годов Емельян Пугачев. Сюда же в 1887 году за участие в студенческой сходке доставлялся будущий вождь Великой Октябрьской революции Владимир Ленин, а в 1925-м попал в заключение король конокрадов Шакур Карак Рахимов.

В 1920-е годы Центрдомзак считался изолятором особого назначения и был переполнен контрреволюционерами. Условия содержания в нем оставляли желать лучшего и были близки к пыточным. Сырость и духота, отсутствие библиотеки и многие другие неудобства, несомненно, сказывались на физическом и психическом состоянии узников. Попавшие туда, в основном исполкомовцы, завидовали подельникам и просили перевести их в кремлевский Пересыльный дом заключения (Пердомзак), ссылаясь на то, что в нем нет туберкулеза, зато имеется больница и хорошее освещение. Хотя до революции о театральном и музыкальном кружках Центрдомзака слышала вся Казань, и жизнь в нем была весьма сносной. Например, осужденные музыканты даже выступали на выезде в известном в царское время ресторане «Сахалин».

Впрочем, сидели шакуровцы по-разному. Время от времени они объявляли групповую смертельную голодовку, которую сразу же снимали, добившись свиданий с родными и иных преференций. Например, бывший прокурор Низамутдинов в сопровождении надзирателей почти ежедневно ходил домой ночевать, а утром они забирали его обратно. Экс-председатель кантисполкома Бикчентаев вовсю крутил роман с тогдашней светской львицей Хазяр Шамовой, выкупавшей его у охраны тюрьмы на ночь и увозившей в баню. Другой исполкомовец - Гатауллин принимал активное участие в тюремном драматическом кружке, посещал лекции и собрания, работал контролером на кухне. Войдя в доверие к надзирателям, он неоднократно выходил с ними в Казань, посещая базар, больницу, пристань и даже увеселительные заведения. Однажды, после встречи с женой на частной квартире, Гатауллин так напоил конвоира, что служивый на трое суток попал в отделение милиции, а заключенный самостоятельно вернулся в тюрьму уже без охраны.

В Пердомзаке дважды в день выдавались кипяток и два фунта черного хлеба, трижды в день арестованных выводили на часовую прогулку с видом на Кремль. Подкупив персонал изолятора, шакуровцы получали любые продукты и даже водку. По их указанию пьяная тюремная шпана избивала неугодных банде заключенных, а свидетели обвинения в Чутеево постоянно получали угрозы, а иногда и выстрелы в свою сторону.

Однако самым тяжелым испытанием для любящих волю, скорость и риск деревенских конокрадов, безусловно, было лишение свободы в каменном мешке. В заточении ямщик Гариф Мазитов заболел туберкулезом и попал в тюремную больницу. Нескольким чутеевцам удался побег путем подкопа стены. Правда, вскоре их задержали, хотя один из этих «реальных пацанов» уже успел добежать до Перми.

Полагавший, что его дело будет разрешено в партийном порядке, бывший секретарь кантисполкома Бикчентаев обзавелся справками профессоров клиники душевных болезней Казанского университета Юдина и Фаворского о том, что его преследуют «плохой сон, ночные кошмары, плохая память. Стал задумчив, сидит, не обращая внимания на окружающих, плохо ест. Страдает реакционной депрессией, ввиду этого его пребывание в тюрьме противопоказано». Аналогичной тактики симуляции путем истерик придерживался и бывший начальник милиции Сагеев, ранее любивший самозабвенно играть на скрипке на воровских пирушках, а теперь содержащийся в одиночной камере Центрдомзака.

Отсидев более года под стражей, арестанты забрасывали жалобами вышестоящие инстанции, небезосновательно ссылаясь на то, что большинство работников Центральной прокуратуры и Верховного Суда РСФСР сами сидели в тюрьмах царизма и войдут в положение, отпустив их под подписку о невыезде. Бывший милиционер Иван Федоров писал жалобы во все инстанции, поясняя, что за время заключения двое его малолетних детей скитаются по железнодорожной станции Тюрлема в Чувашии, а жена вынуждена торговать своим телом за кусок хлеба. Многие из исполкомовцев объясняли арест местью со стороны кулаков за свою преданность делу революции во время продразверстки. В адрес следствия поступало большое количество поручительств со стороны земляков узников с ходатайством освободить их под залог имущества сразу всего деревенского общества.

С трудом разобравшись в татарских фамилиях, к тому же написанных арабской вязью, московский следователь Каплан изменил меру пресечения лишь одному крестьянину Залялетдинову. Несчастный отбыл в тюрьме почти полгода только из-за того, что оказался не только односельчанином, но и однофамильцем известного конокрада.

УВИДЕВ МОГУЩЕСТВЕННОГО РАХИМОВА ПОД КОНВОЕМ, КРЕСТЬЯНЕ ВПЕРВЫЕ В ЖИЗНИ ПЕРЕСТАЛИ БОЯТЬСЯ

Наконец, 5 ноября 1926 года 47 обвиняемых предстали перед выездной сессией Верховного Суда РСФСР под председательством известного в прошлом революционера-большевика Николая Немцова. С участием народных заседателей Раго и Ибрагимова, при секретаре Соболь московский судья рассматривал это непростое дело в течение месяца. Подсудимых защищали семь адвокатов: Бельский, Бекетов, Бабаджан, Ксенократова, Поздеев, Соркин и Ушаков. В качестве общественного обвинителя был привлечен журналист Сагит Файзуллин, приобщивший к делу постановление общего собрания крестьян разных кантонов, желавших «применения к конокрадам и их пособникам из администрации высшей меры наказания, а семьи осужденных суровыми руками пролетарского суда выселить из Татарии».

Государственное обвинение по делу поддерживал знаменитый прокурор Верховного Суда РСФСР Григорий Рогинский. Участвуя во многих политических процессах, он был легок на подъем и часто выезжал из Москвы в командировки в различные регионы: на Дальний Восток, Украину, в Закавказье, Свердловск, Ростов-на-Дону и другие. Многочисленные вылазки в тогдашние «горячие точки» с неизбежным расстрелом осужденных принесли ему прозвище Огнетушитель и позволили со временем занять должность заместителя Прокурора СССР с последующим получением ордена Ленина.

Суд над конокрадами, их пособниками и властными покровителями решили провести в здании, где до революции в Казани располагался Родионовский институт благородных девиц. В годы советской власти там был образован Восточно-педагогический институт. Мощный корпус, огороженный высоким каменным забором, имел просторный актовый зал, что позволяло рассмотреть резонансное дело в безопасности и надлежащих условиях.

Подсудимых, среди которых было 15 бывших правоохранителей, доставляли на процесс в сопровождении большого количества красноармейцев с винтовками. Всем было понятно, что столь матерая банда может пойти на все ради того, чтобы оказаться на свободе. Кроме того, конвоиры опасались и нападения со стороны оставшихся на воле соучастников Шакура, поэтому заседание старались закончить в светлое время суток.

Скамья подсудимых была огорожена от остального пространства зала временно сооруженным деревянным барьером и усиленной охраной. Несмотря на серьезные меры безопасности, сам процесс оставался открытым. В помещение набивалось много учащихся, что объяснялось расположением суда в месте сосредоточения учебных заведений и желанием наблюдать своими глазами «живую легенду», которая с их слов была «интереснее, чем кино!»

Увидев могущественного Рахимова под конвоем, крестьяне впервые в жизни перестали бояться и открыто давали изобличающие бандитов показания. Как выразился один из потерпевших: «Советскую власть мы только почувствовали, когда вся шайка оказалась в тюрьме». И действительно, борьба с бандитизмом принесла свои плоды. Если в 1924 году в Татарии было зафиксировано 512 случаев конокрадства, в 1925 году - 346, в 1926 году - 251, то в первой половине 1927 года таких фактов было всего 54.

Актив деревни Чутеево, в лице шкрабов и комсомольцев, явился на процесс в полном составе, включая специально прибывшего из кисловодского санатория Коминтерна ответственного секретаря узбекской газеты «Камбагал дехкон» («Крестьянская беднота») Зарифа Баширова. Многие свидетели обвинения были одеты в залатанные овечьи тулупы и видавшие виды лапти.

Подсудимые, смеясь, отрицали свое участие в каких-либо преступлениях и подвергали сомнению даже очевидные факты. Так, согласно заключению графолога, большинство изъятых по делу учетно-конских книжек были подделаны рукой Мирзы Рахимова. Во время экспертизы он специально хитрил и писал образцы для сравнительного исследования разными руками, при этом часто останавливаясь для размышления и меняя наклон букв в разные стороны. Все ухищрения симулянта были разоблачены соответствующим заключением высококвалифицированного специалиста, на что Мирза обиженно заявил, что не является канцеляристом и не имеет выработанной подписи.

Атаман, ссылаясь на преклонный возраст и болезнь руки, сетовал на то, что даже не может самостоятельно надеть шубу. Тем не менее на вопрос председательствующего Немцова, кто из советского начальства бывал у него в доме, Карак сострил: «Только Ленин и Троцкий не заходили!» Пытаясь усовестить Шакура, судья неожиданно спросил, верит ли он в Бога, на что тот ответил: «Когда верю, когда нет».

Его сын Сабир, женатый на русской, вообще заявил, что не понимает языка судопроизводства, и отвечал лишь после приглашения переводчика-татарина. Обнаружение своего кошелька и личной карточки на месте ограбления в Клянчино сын атамана наивно объяснял тем, что у него отняли все вещи незнакомые разбойники. Адвокаты подсудимых ссылались на то, что в Чутеево «500 дворов и 500 воров», а потому старый Шакур Рахимов физически не мог руководить действиями каждого из многочисленных односельчан и отвечать за любые их поступки.

СУД ПРИГОВОРИЛ ШАКУРА РАХИМОВА И 15 ЕГО ЗЕМЛЯКОВ К РАССТРЕЛУ С КОНФИСКАЦИЕЙ ИМУЩЕСТВА

Но нашлись в банде и слабые звенья, благодаря которым крепкая цепь кровных уз распалась на мелкие части. Хорошо понимая неизбежное приближение к последней черте, племянник Шакура - Мирза Хасанов и зять атамана - Вафа Садыков подробно рассказали об иерархии сообщества и даже признались в участии в нескольких преступлениях. Не обращая внимания на страшные гримасы дяди, племяш даже поведал о том, что «Шакур обучает своих детей воровать с детства, как плотник учит своего сына строить дома». Мирза настолько подробно рассказал о многолетней деятельности банды и каждом ее преступлении, что вызвал возмущение стороны защиты. Адвокат Бельский, в связи с всеобъемлющей осведомленностью Хасанова, даже назвал его «деревенским Шерлоком Хольмсом, стремящимся услужить следствию». Покрасневший Карак был шокирован показаниями родственников, прилюдно нарушавших обет молчания. Сильно волнуясь и жестикулируя, он попытался объяснить их слабоумием зятя и нахальным оговором со стороны неблагодарного племянника.

Подробности процесса широко освещались как в республиканских, так и федеральных изданиях, включая «Крестьянскую газету» и даже основное ежедневное печатное средство массовой информации партии большевиков и наиболее влиятельную в СССР газету «Правда». Например, присутствовавший в зале суда корреспондент газеты «Красная Татария» отмечал, что «Шакур Рахимов - человек среднего роста, довольно упитанный энергичный старик с седеющими усами и небольшой бородой, по внешности напоминает богатого башкира или татарина-торговца, одетого в серый татарский кафтан и тюбетейку, разрисованную вышивкой. Сидит молча, часто хмурясь, изредка перекидываясь парой фраз со своим соседом, худощавым и угрюмо-сосредоточенным татарином».

Однако рано или поздно даже самое сложное разбирательство подходит к своему финалу. Предъявленное шакуровцам обвинение в бандитизме предусматривало высшую меру наказания. Выступая в прениях, защитник Ушаков высказался против требуемой стороной обвинения смертной казни и призвал суд учесть «объективные условия, в которых развивались чутеевцы, и нездоровую социальную атмосферу, в которой жили они по традициям отцов и дедов». Он же назвал привлекаемых к уголовной ответственности должностных лиц плохими матросами на борту государственного корабля, которых можно списать с судна на берег, но нельзя выбрасывать за борт. В последнем слове подсудимые просили о справедливости и снисхождении, категорически отрицая свою вину.

2 декабря 1926 года в 16 часов суд приговорил Шакура Рахимова и 15 его судимых при царском режиме земляков, включая сына Сабира и других родственников, к высшей мере социальной защиты - расстрелу с конфискацией имущества. К смертной казни были приговорены трое из бывших деревенских чиновников: председатель чутеевского сельсовета Файзрахман Ярханов, следователь Мухамед Ишимов и судья Сабир Бикмурзин.

Услышав смертный приговор, один из братьев Замалетдиновых - силач Низаметдин, в одиночку поднимавший коня и легко вышибавший плечом любые двери, неожиданно раскидал конвой. Перевернув стол прокурора, он бросился на судью, но сидевший в зале милиционер Иван Алексеев успел выстрелить в бандита и тот упал замертво.

Семеро непричастных к преступлениям шайки были оправданы вчистую. Остальные получили различные сроки. Шестерых освободили из зала суда по отбытии наказания в следственном изоляторе. Ранее несудимый 19-летний сын Шакура Мингалей получил всего три года реального лишения свободы. Такое же наказание, только условно, было назначено изобличившему подельников племяннику Карака - Мирзе Хасанову. Кроме него, условным лишением свободы отделались еще три человека.

Правоохранители и исполкомовцы «ввиду первой судимости и непохожести на неисправимых преступников» получили реальные сроки от одного до восьми лет лишения свободы. При назначении наказания суд учел их предыдущие военные заслуги и полученные ранения в борьбе с Колчаком, Врангелем, казаками и белочехами, а также революционную деятельность и партийную принадлежность высокопоставленных подсудимых.

Перед расстрелом, который состоялся через 72 часа после приговора, седой и сгорбившийся в тюрьме старик Шакур встретился с сыном Мингалеем и дал отцовский наказ. Долгие годы опережавший всех четырех вестников Апокалипсиса, Рахимов просил своих потомков бросить «семейное дело», уехать из Чутеево и зарабатывать на жизнь честным трудом. Последнее, что увидел перед своей кончиной Карак, была бледная лошадь красноармейца, которую уже не суждено было украсть. Всадник по имени Смерть увозил упавшего навсегда конокрада по окровавленному снегу в страну вечного холода...

ПРЕДПРИНЯТАЯ В 1990-Х ПОПЫТКА РЕАБИЛИТИРОВАТЬ КАРАКА ЗАВЕРШИЛАСЬ НЕУДАЧЕЙ

...По окончании посевных работ во всех районах и городах Татарстана проходит Сабантуй. В 1990-х в деревне Чутеево этот национальный праздник еще посвящали своему земляку Шакуру Рахимову, и в честь него же главный приз вручали не лучшему батыру, отличившемуся в борьбе куреш, а победителю конных скачек. Время от времени в разных городах России, включая Москву, гастролирует татарский Театр имени Карима Тинчурина с постановкой «Шакур Карак» («Конокрад»). В родной деревне знаменитого атамана в красном уголке школы имеется стенд, посвященный ликвидации шакуровщины.

Конфискованный по приговору дом Рахимова был разобран по бревнам сразу же после расстрела. Оставшиеся родственники какое-то время жили в бане, а потом в большинстве своем разъехались по бескрайним просторам СССР: одни в Чувашию и Москву, другие - в Сибирь и Среднюю Азию. Выполняя последнюю волю Шакура, потомки действительно добились неплохих трудовых результатов. Среди них рабочий завода, заслуженный метростроевец, а один из внуков короля конокрадов с 1965 по 1978 годы даже был министром монтажных и специальных строительных работ Узбекистана.

Предпринятая в 1990-х попытка реабилитировать Карака с обращением его родственников в прокуратуру Татарстана завершилась неудачей в связи с тем, что члены шакуровской банды преследовались не за политические взгляды, а были осуждены за тяжкие уголовные преступления. Корпус Восточно-педагогического института, в котором проходил судебный процесс над шакуровщиной, давно уже передан Казанскому суворовскому училищу, и вряд ли познающие военную науку юные кадеты догадываются о том, какую расстрельную тайну хранят стены их старинного учебного заведения.